– Я проститутка. Мне приходилось делать все. Но всегда самой. Когда тебя принуждают – это совсем другое. – Она снова закрыла глаза. – Поверь мне, – ее глаза вновь открылись, и она добавила: – Попробуй объяснить это копу.

– Я объясню. Тебя изнасиловали.

– А он скажет, что не видит разницы.

– А я вижу!

Грифф вскочил с кресла, опрокинув его. Из кухни прибежал Дуайт – в фартуке и с дуршлагом в руке.

– Возвращайся к своему супу, – приказал ему Грифф.

Дуайт постоял в нерешительности несколько секунд, потом подхватил половник свободной рукой и, пятясь, отступил на кухню. Почти комический поступок декоратора, бросившегося спасать Маршу, рассеял ярость Гриффа. Он поправил кресло, сел в него и снова взял ее руку.

– Родарт не отступит. Этот сукин сын следит за мной. Он знает все, что со мной происходит. Но это все ерунда по сравнению с тем, что он сделал с тобой. Убил бы его за это. Но я не могу, и он это знает. Я ничего не могу сделать, не рискуя досрочным освобождением. Он не отстанет от меня. Будет давить. Продолжит причинять боль людям, которые меня окружают. Единственный выход – обратиться в полицию.

– Умоляю тебя, Грифф, не надо.

– Но…

– Посмотри на меня! – Ее глаза наполнились слезами. – Если ты это сделаешь, то привлечешь ко мне всеобщее внимание – ко мне и моему бизнесу. Каждый размахивающий Библией трясун – кстати, некоторые из них мои клиенты – посчитает своим долгом проклясть меня и мою профессию. И моим праведным гонителям будет наплевать, что меня увезла «Скорая», избитую и окровавленную. Они скажут, что это наказание за мои грехи. Если Родарта привлекут к ответственности, что сомнительно, то он будет отрицать, что бил меня, и свалит все на клиента или приятеля, который пришел после него. Вероятно, на тебя. Никакого теста ДНК. Он пользовался презервативом, – сказала она и кисло добавила: – По крайней мере, хоть этому я рада.

– Боже, – произнес Грифф, понимая, что она, вероятно, права. – Значит, ты считаешь, что я ничего не должен делать?

– Я прошутебя ничего не делать. Я избегала всеобщего внимания, когда была красива и желанна. Думаешь, я перенесу это в такомвиде? Я не смогу, Грифф. Лучше уж прыгнуть с крыши. – Она произнесла это так, что он поверил ей. – Угроза разоблачения навсегда отпугнет клиентов. Я потеряю все. Если у тебя есть хоть капля уважения или чувств ко мне, оставь это. Оставь. – Она высвободила ладонь из его рук и закрыла глаза.

– Думаю, теперь вам следует уйти. Ей нужно поспать. – Дуайт опять проскользнул в комнату. Его тон не был враждебным, а скорее просящим.

Грифф кивнул и поднялся. Перед тем как отвернуться, он наклонился и поцеловал закрытые глаза Марши.

Дуайт проводил его до двери.

– Полагаю, вы позвоните, перед тем как снова сюда прийти.

Грифф молча кивнул.

В холле он нажал кнопку лифта, но настолько погрузился в свои мысли, что несколько секунд смотрел на пустую кабинку, прежде чем до него дошло, что лифт прибыл.

По пути вниз он понял, что никакие разговоры не убедят Маршу. Настойчивость только усилит ее душевные муки. Он уже и так заставил ее страдать, и в конечном счете она права. Если передать это дело полиции, в центре внимания окажется не только Марша, но и он сам. А ему это нужно не больше, чем ей.

Нет, ему придется решать проблему с Родартом самому, один на один с этим сукиным сыном.

Грифф остановился у цветочного киоска в фойе и сделал заказ – доставить в пентхаус Марши орхидею. На карточке он написал: «Ладно. Это останется нашей тайной. Но он заплатит».Он не стал подписываться.

15

Грифф услышал, как внутри дома зазвенел звонок, а затем раздались приближающиеся шаги. Внутри у него все сжалось от тревожного ожидания. Как его встретят? Может, захлопнут перед его носом дверь?

Или он ошибся, решив приехать сюда?

Но что-то менять было слишком поздно. Потому что дверь распахнулась, и он увидел улыбающееся лицо Элли Миллер.

Он со страхом ждал, что улыбка исчезнет. Но она стала еще шире.

– Грифф!

Казалось, она была готова броситься к нему и крепко обнять, но сдержала свой порыв и вместо этого схватила его за руку через порог – с силой, которую трудно было ожидать от такой миниатюрной женщины.

– Ты похудел, – она восторженно оглядела его с головы до ног.

– Я много плаваю и меньше занимаюсь со штангой.

– Входи, входи, – ее улыбка не исчезала. – Мы стоим здесь и выпускаем холодный воздух, а счета за электричество и так астрономические.

Он вошел в дом, и его тут же окружили знакомые запахи и картины. Вешалка стояла там же, где всегда. Обои не поменялись. Зеркало в раме, которое всегда казалось Гриффу слишком маленьким, тоже никуда не делось.

– В прошлом году я сменила ковер в гостиной, – Элли проследила за его взглядом.

– Красивый.

Кроме ковра, все здесь осталось таким же, как во время его последнего визита сюда. Только на столе у стены не было рамки с фотографией, где были запечатлены они трое. Снимок был сделан через несколько минут после победы в чемпионате Национальной студенческой спортивной ассоциации: Грифф в футболке с пятнами от травы, громадным синяком под глазом и спутанными от пота и шлема волосами стоит между Элли и Коучем. Три лучезарные улыбки. Элли вставила снимок в рамку и поместила его на видное место через несколько дней после игры.

Миллеры никогда не были так счастливы и так горды им, как после победы в матче «Апельсиновой чаши», [12] за исключением, возможно, того дня, когда он подписал письмо о намерениях [13] с Университетом Техаса. В тот день дом был до отказа забит спортивными журналистами со всего Техаса. Элли была в ужасе от беспорядка, который они создавали, роняя крошки от пирога и проливая пунш. Коуч ворчал, когда от телевизионных софитов перегорел предохранитель.

Но всем было очевидно, что супругов прямо-таки распирало от гордости за Гриффа. Ему предложили полную стипендию, чтобы он играл за Университет штата Техас, и, кроме того, он с отличием окончил среднюю школу. Решение Коуча взять его к себе оказалось правильным. Все, что он вложил в этого упрямого пятнадцатилетнего подростка, окупилось, причем не только в отношении спортивных способностей Гриффа.

Четыре года, на протяжении которых Грифф играл за Университет штата Техас, его тренировали одни из самых уважаемых и опытных специалистов в этом виде спорта. Но он всегда прислушивался к советам Коуча Миллера. В том матче «Апельсиновой чаши» он использовал все, чему научился у него. Это был триумф не только Гриффа, но и Коуча.

Позже, после перехода в «Ковбои», Грифф перестал прислушиваться к советам наставника и начал считать Коуча скорее помехой, чем полезной руководящей силой. Отсутствие рамки с фотографией на столике в гостиной явно указывало на чувства, которые теперь питает к нему Коуч.

– Проходи, – сказала Элли, подталкивая его в кухню. – Я лущу горох. Его можно купить уже лущеным, но мне кажется, что так вкуснее. Хочешь чаю со льдом?

– С удовольствием.

– А бисквитный торт?

– Если есть.

Она с укором посмотрела на него, как будто отсутствие бисквитного торта было чем-то невероятным. Элли убрала со стола горох. Грифф сел на стул, который занимал со своего первого обеда здесь, и его охватил недостойный мужчины приступ ностальгии, от которого перехватило дыхание. Это единственный настоящий дом, который у него когда-то был. А он опозорил его.

– Коуч дома?

– Играет в гольф, – недовольно ответила Элли. – Я говорила ему, что в это время дня слишком жарко для игры. Но его упрямство ничуть не уменьшилось с годами. Даже наоборот.

Она поставила перед Гриффом чай и бисквитный торт и села напротив него, положив руки на стол. Он смотрел на эти крошечные руки и вспоминал желтые резиновые перчатки, которые были на ней в тот день, когда он впервые переступил порог этого дома, вспоминал один из редких моментов, когда он не уклонялся от ее прикосновений. Сидя на краю его кровати, она прижала ладонь к его лбу, проверяя, нет ли у него температуры. Ее рука была мягкой и прохладной, и он до сих пор помнил, каким приятным было ее прикосновение к пылающей жаром коже. Для нее это движение было естественным, но до этого момента Грифф не знал, что именно так поступают матери, когда ребенок жалуется на нездоровье.